Наши статьи

Товарищ Ленин оставил после себя много образцов своего почерка. Он охотно отдавал в архив все свои рукописи и черновики. Такое ощущение, и пожалуй оно оправдано, что Ульянов-Ленин планировал свое рукописное наследие едва ли не с самого студенчества (к концу его жизни набралось около 6 тысяч рукописей, писем и телеграмм!). Но в силу своей прозорливой гениальности, он как-то незаметно упустил возможности зарождающегося в Европе психоанализа. Зигмунд Фрейд, пожа­луй, был для него далекой непонятной абстракцией, не стоящей внимания, в противовес, скажем, типографской кра­ске, новейшим пулеметам «максим», револьверам системы «наган», либо соковыжимательному «хай-теку» капита­листов Тейлора и Анри Файоля. Пото­му-то Ленин никак не опасался ни тог­дашних, ни будущих психографологов.

Совсем иное дело — товарищ Сталин. Тот в своем полном собрании не помес­тил ни одного рукописного листика, хо­тя совсем не прочь был позировать для страны сотнями тысяч собственных портретов. И графологи незаметно куда-то подевались, да и сама психология была публично распята в 1936 обвине­нием в «педологическом извращении». Но вернемся к вождю всего трудящего­ся народа. Он был до крайности самоуверенным человеком и, пожалуй, ис­кренне презирал всякие «буржуазные штучки», исходящие от «гнилой ин­теллигенции». Еще он мало обращал внимания на критику, и потому мы рискнем окунуться в его личностную психологию, пускай и не совсем тради­ционным способом. Итак, предлагаю вашему вниманию, отдельный графо­логический психоанализ почерка то­варища Ленина, без подтасовок и пред­взятости, предельно строго в рамках предложенного читателю метода. Об­щаю, скучно не будет.

Даже беглый взгляд на почерк еще молодого Ленина (1901 г., первая страница рукописи «О журнале "Свобода"») не оставляет ни малейшего сомнения, что перед нами — личность типично вы­раженного психопатического склада. До предела импульсивная, резкая, не­прерывно копящая в себе энергию, чтобы в любую минуту ее разрядить вовне. Показательна в этом плане буква «р» (обознач.1): кинжальная и молниенос­ная, разящая наповал и ни на йоту не предполагающая паузы в своем порыве. Рука делает молниеносный росчерк (так и хочется вскричать «Зиг хайль!», хоть, может, еще и рановато), острей­ший удар, как озарение, как необходи­мая разрядка, как потребность дышать. Кинжал буквы (т.е. нижний отросток) длинный и предельно острый, не заме­чает и собственной боли. А значит, о чувствительности к чужой говорить ни­когда и никому не придется. И еще один момент: Ленин уже не мог себя ос­тановить на подходе к вожделенной це­ли. У него попросту генетически нет ни тормозящих, ни каких-либо сдержива­ющих центров. Пишущая рука всегда импульсивна и раскопана в своих пора­жающих (пока лишь только бумагу!) росчерках. Вообще, весь почерк — это сплошная и ничем не останавливаемая экспансия внутренних побуждений личности вовне. Причем внешняя среда рассматривается исключительно как поле боя. Понятие «адаптация» здесь не более уместно, чем цыганские пляски в тракторной бригаде будущих МТС. Ульянов-Ленин — типичный «произволыцик», волюнтарист и деспот, ибо мир для него — всего лишь подручный материал. Но такова естественная при­рода всех психопатов.

Поражает нечто иное. Буквы «т», «у» и даже «л» также пишутся в неестественном «кинжальном» стиле, и на­столько искаженно, что не сразу и ве­ришь, что вполне безобидное слово «это» под ленинской рукой превраща­ется в нечто типа «эРо»! Словосочета­ние «дурного тона» также угадываешь лишь по слову «дурного», потому что «т» прорисовано, как некое поражающее бумагу широкое лезвие (обознач. 2), ну, никак не могущее быть соотне­сенным с привычным «т». Получается, что агрессия буквально переполняет и видоизменяет интеллект будущего вождя (посредством буквы «т» проеци­руются интеллектуальные задатки че­ловека). И это более чем печально. Че­ловек, который превратил свой разум в неистовый меч, уже не может остано­виться перед доводами рассудка. На­оборот, сила ума используется исклю­чительно для нанесения ударов и выхо­да агрессии. Ленин просто исходит желчью, он разит, испепеляет, топчет и уничтожает своих интеллектуальных оппонентов, но он абсолютно лишен способности воспринимать чужую точ­ку зрения. Собственно говоря, его стиль — это предельно воинствующий обскурантизм, скрывающий свою аг­рессивность ко всему непонятному под такой удобной маскировкой, как «рево­люционное мировоззрение». Ленин на­падает в интеллектуальных спорах, никогда не теряя самоуверенности и на­глой враждебности, и потому создается впечатление, что он всегда и во всем прав. «Кинжальная» буква «т» гвоздит противника наповал, поскольку по­следний психологически не был готов подменять правила интеллектуального спора обычной «дракой». Вот основной краеугольный камень харизмы ленин­ской гениальности.

То же самое происходит и с буквой «у», посредством которой графолог определяет способность человека к инту­иции и умению предугадывать динами­ку различных процессов. Ленин пре­вратил свои генетически неплохие ин­туитивные задатки (отросток буквы «у» длинный, впитывающий в себя много энергии) в еще один разящий меч (обознач. 3). Грубо говоря, неистовый Ульянов буквально «милитаризи­ровал» собственную интуицию — она превращается вместо инструмента предвидения в оружие желания. В ито­ге — Ленин по своей генетической при­роде был склонен глубоко проникать в процессы, но чем больше он чего-то же­лал, тем больше ошибался. И еще — да­же малейшее свое угадывание он тут же пускал в ход: ему нужна была только победа. Рискнем назвать это «интутивным маньякизмом»? Право, Ленин напоминает злую опьяненную Сивил­лу, пророчествующую по поводу своих сокровенных желаний...

Прописная буква «л» также много чего может рассказать. Она вырисова­на, опять же, в агрессивном стиле и из­менена до неузнаваемости. Графологу не часто приходится видеть, чтобы так, с резким острием книзу, писали «л». Непомерно гипертрофированное чес­толюбие в быту и повседневности — вот что это значит. Ленин хотел быть первым во всем и везде, невзирая на приличия и бытовавшие в те времена условности, не говоря уже просто о человеческой скромности. Хуже того, он и в обычной человеческой жизни все­гда оставался «борцом» и поминутно требовал от каждого если не тотально­го подчинения, то немедленного вызо­ва к «барьеру». Ему нужно было при­знание и поклонение ежесекундно и ежеминутно, в противном случае раз­ражалась неистовая буря. Ленин при­надлежит к типу людей, кто и в мело­чах тщеславен, но эти самые «мелочи» непрерывно подгружает великим и драматичным. Был бы он царским ге­нералом, непременно выходил бы к свите при сабле и орденской колодке. Пущай не расслабляются и чтут. Еще нестарый Ульянов (всего 31 год от ро­ду) выбрал безошибочную стратегию — устраивать бои в безопасном месте, где не принято так вести себя. Он эпатиро­вал, отчаянно фрондировал, вызывал протест — и все с целью возвыситься над средой, его окружавшей. Это тем более не сложно делать, если вокруг — большей частью мирные интеллиген­ты. (В этой связи интересны рассужде­ния: почему молодой революционер Ульянов не примкнул к эсерам, по при­меру своего погибшего брата? Может потому, что брать наган или динамит было и опасно, и наказуемо? Не безо­паснее ли путь вождя, посылающего пролетариат на баррикады?)

Впрочем, и в большом честолюбии ему не откажешь. Достаточно присмотреться к длине и остроте отростка бук­вы «в» (обознач. 5). Есть, безусловно, громадье больших планов и устремлен­ное к неизведанным высотам честолю­бие. Ленин карьерист, просто свой старт он преднамеренно начал на мар­гинальном поле. Обиделся? Мстил? А если бы позвали и предложили яркую перспективу роста? С учетом нижних «ударных» концов букв «р», «у» — со­гласился бы отнюдь не сразу. Да и запросил бы молодой Ульянов весьма не­мало. «Бонапартизм» — он в любом воз­расте дорого стоит обществу. Но в це­лом, в букве «в» достаточно много чув­ственных фантазий: верхний отросток слегка широковат и сравнительно слабо продавлен — Ленин любит мечтаниями и грезами подменять реальность. Он живет отчасти в виртуальном мире, им же самим надуманном. Туда он убегает после всех своих необузданных неис­товств. Да и порыв в «трансцендент­ное» у Ленина хорошо выражен. Но опять же, исключительно в виде штур­ма «неба», используя исковерканную «юдоль» в качестве космодрома...

Зато стиль написания буквы «д» вы­дает нам устойчивое нежелание Лени­на... трудиться. Парадоксально, не правда ли? Пламенный певец «осво­божденного труда» и создатель трудо­вых концентрационных лагерей не лю­бит работы в поте лица своего. Отрос­ток буквы «д» (обознач. 6) у него пи­шется вверх, и он какой-то маленький и невзрачный. Создается впечатление, что им явно пренебрегают. К тому же «перевернутую» «д» обычно пишут снобы, которые всячески избегают грязной, черновой и неблагодарной ра­боты. Ленин пошел еще дальше — он всю свою деятельную энергию перевел в агрессию натиска и эмоциональных порывов. Он может лишь воевать, но абсолютно неспособен к фундаменталь­ному строительству. Его будущий стиль управления — это речи на митингах и краткие записки подчиненным, системы в работе никакой не было и не мог­ло быть. Но вот привычка к снобизму и болезненная реакция на свой имидж ос­танется на всю жизнь.

Добавьте сюда же чрезвычайно выра­женную установочность и можно даже сказать — глубокую предрассудочность индивида. Да, Ленин по своей психоло­гической натуре именно таким и был: закоренелым догматом и ярым консер­ватором к любым новым веяниям. Во всяком случае, именно с таким интел­лектуальным подходом он берется за разработки своих экономических тео­рий (образец почерка из рукописи «Раз­витие капитализма в России», 1897— 1895 гг.).

Установочность как психоло­гическое качество характера и мышле­ния Ленина выдают начальные штрихи-«заусеницы» слова «Итого» или предлога «по» (обознач. 7). Ленин пытался по максимуму достичь успеха. Он мыс­лил по принципу жесткого клише, и «несгибаемой» для его натуры манере, букву «т» он здесь пишет как «часто­кол», иногда прорисовывая над острым «т-заборчиком» черточку (обознач. 8). Так обычно пишут агрессивные и упря­мые догматы, для которых выработка убеждений и сам метод мышления чем-то напоминают средневековую деревян­ную фуру на колесах - тяжело, медлен­но и с подозрением ко всему новому. И в целом, буквы все соединены длинными нерациональными переходными «связ­ками» - мысль проворачивается явно «заторможено» (обознач. 9). Может, от­того Ленин и не стал выдающимся по­литэкономистом (планы ведь какие-то были - все-таки три года в ссылке чер­кал бумагу по вопросам развития капи­тализма в России).

Интересно проследить, как изменился характер у товарища Ленина после обвального крушения первой пролетар­ской революции (I905 г.) и наступле­ния периода реакции и кризиса (пер­вая страница рукописи «Десять вопросов референту»,  I908 г.).

Буквы «р» и «у», ранее «кинжальные», теперь очень часто превращаются просто в черточку-«укол». Это однозначно свидетель­ствует о потере смелости на агрессию удара. Есть лишь провокация, но уже нет силы импульсивно разрядиться, как ранее, в дикой вспышке ярости (обознач. 10). Кстати, слово «марксиз­ма» (обознач. 10!) написано совершен­но безвольно — видать, тяжело далась проверка боем догматов коммунизма на московских и питерских улицах. Зверь хоть и повержен, но еще не мертв. Ленин проявляет необычную дотоле способность к длительной концентрации усилий на одном главном направлении. Появляются длинные и достаточно сильные отростки у буквы «д» (обознач. 11), но внимательное ис­следования нажима подтверждает на­личие синдрома безверия и глубокого невротического переживания (очень показательна в этом плане буква «д» в слове «среднюю» (обознач. 12)). Здесь не просто разочарования и пережива­ния, но и обида на других (отросток буквы «д» явно выгнут в левую сторо­ну). В целом же бросается в глаза, что в почерке Ленина практически все нижние отростки (букв «р», «у», «з», «ф». «д») как бы подломлены, подогнуты влево. Иными словами, у всех отрост­ков наблюдается некоторое смешение траектории относительно угла наклона почерка (обознач. 13), да и сам почерк временами изменяет наклон и частич­но заваливается в разные стороны (обознач. 14). Ленин вынужденно пы­тается подлаживаться под ситуацию, он идет на уступки, но не желает отказать­ся от борьбы. Приступы агрессивной решительности сменяются отчаянием и чувством бессилия. Но былого натиска и задора все равно уже нет. Ленин со скрипом готов отчасти идти на некото­рые компромиссы, ничего, но сути, не меняя. Он потерян, обижен и пребыва­ет в дурном расположении духа. Впро­чем, надежда его еще не покидает, зави­ток заглавных «П» устремлен далеко вверх (обознач. 15), впрочем, по форме это больше напоминает браваду и фан­тазии по поводу туманного будущего.

Почерк времен первого этапа мировой войны у Ленина куда более уверенный. Появился шанс, пусть еще и призрач­ный, на осуществление мировой рево­люции. Опять «кинжальные» и «пикообразные» росчерки пера (обознач. 16), опять удары на поражение без всякой на то обратной связи со средой и возни­кающими последствиями. И, кажется, также плотно прижилась в характере Ленина готовность довольствоваться тем, «что получится», иначе говоря — компромисс цели. В почерке это — сме­щение траектории угла «ударных» от­ростков — бьют все так же остро и безжалостно, но несколько в сторону от намеченного (обознач. 17). Показатель­на буква «у» в слове «диалектическо­му» (обознач. 18) — она без завитка (в сокращенном слове «материализму», впрочем, также (обознач. 19)) — Ленин пытается глубоко в нее (т.е. диалекти­ку) проникнуть, но у него почему-то не сходятся концы с концами. Судя по на­писанию, метод «диалектического ма­териализма» для него уже точно не ору­жие. Это — не более чем формальная декларация, немного связанная со смя­тением души. Рядом слово «подход» написано еще более откровенно - бук­вы «д» по максимуму смягчены и, что называется, в «ожидании» возможных дивидендов — стареющий в эмиграции Ленин вдруг учуял проблеск шанса. И, кажется, готов его заполучить из любых рук (форма буквы — в стиле компро­мисса и снобизма одновременно). Он готов торговаться за успех, лишь бы бы­ло предложение. Он до крайности оза­бочен вожделением - перечеркнутая завитком буква «о» в слове «почти» (обознач. 20). Рядом кокетливая бук­ва «ч» - Ленин буквально, как старею­щая кокетка, готов на склоне жизни принять подарок судьбы. Ему повезет, найдется покупатель и будет назначена соответствующая цена за осуществле­ние революции. А пока что Ленин в му­чительном невротическом ожидании.

А теперь - страница из знаменитых «Апрельских тезисов» 1917 года, когда Ленин потребовал немедленного захва­та власти от своих соратников по партии.

Если бегло взглянуть на страницу, то ответ однозначен: Ленин боится. И в то же время, как всегда, — в своем при­вычном амплуа агрессии. Отсюда - короткие кинжальные броски пишущей руки (обознач. 21). Но опять приходит страх, и рука невольно поджимает и укорачивает воинствующие отростки (обознач. 22). Такие короткие «палоч­ки» в почерке Ленина трудно отыскать, но здесь они - в открытую, и их много. У Ленина нет абсолютно никакой уве­ренности в том, что авантюра удастся, он блефует, ибо ему ничего другого не остается. Будь Временное правительст­во пожестче и порасторопнее, ленин­ская затея с революцией, пожалуй, бес­славно провалилась бы. Апрель - нача­ло наиболее слабого и опасного перио­да в его жизни. Почерк буквально ло­жится - Ленин готов не столько драть­ся, сколько удирать. Что он и сделал. Но это будет бегство испуганного, но все же волка. Вскоре травля лишь доба­вит ему жестокости и беспощадности. Еще маленький штрих — в почерке много подчеркиваний Ленин нервни­чает и пытается добавить убедительности себе самому и своим сподвижни­кам. Он как никто другой понимает, на­столько близка и глубока пропасть... И Ленин готов немедленно бежать куда угодно, если дела примут плохой обо­рот. Состояние, в каком пребывает без пяти минут вождь мирового пролетари­ата, можно охарактеризовать всего дву­мя словами: «паническая истерия».

И уже совершенно иной стиль почерка в рукописи знаменитой «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа» (написана 16 января 1918 гола к 3-му Всероссийскому съезду Советов рабочих и солдатских депутатов).

Власть захвачена, но ее пока что трудно удерживать. Поэтому опять падающие в наклоне буквы, подогнутые и смещен­ные с положенной траектории нижние отростки, и проявляется пока еще не свойственная Ленину поджатость ни­жних отростков букв. Интересно проследить особенности почерка по ключевым словам заглавия. Так, слово «Декларация» явно написано в демонстра­тивном стиле, у Ленина это всегда по­лучалось, однако здесь просматривает­ся даже некоторое заигрывание, что ли. Уж больно кокетливо и чрезвычайно необычно смотрятся заглавная «Д» (обознач. 23) и прописная «к» (обознач. 24). Как и всякий демонстратор, Ленин пытается буквально «понравиться» массам. Но надолго его не хватает. Уже слово «прав» написано в сверхжестком и агрессивном стиле, достаточно посмо­треть на острое лезвие отростка «р» (обознач. 25) и еще шире «кинжал» верхней части буквы «в» (обознач. 26). Да и буква «п» выдает «железобетон­ную» догматичность, сильно подгруженную психологическими установка­ми из прошлого (читай: марксистской идеологией) (обознач. 27). Глядя на слово «прав» проникаешься чувством, что за права Ленин готов грызть глотку каждому, кто осмелится их попрать. Ос­талось лишь догадаться: чьи же все-та­ки они будут? В слове «трудящегося» мы можем отметить снобистскую и бар­скую букву «д» отростком вверх (обо­знач. 28) — ну не любил и не любит труд стремительно взошедший на Олимп власти господин-товарищ Ле­нин. А потому готов повелевать и при­казывать (острое жало буквы «у» — так обычно пишут диктаторы, но уж никак не «мастера») (обознач. 29). Да и сам разрыв слова намекает, что Ленин нео­сознанно комплексует на понятие «труд» (обознач. 30). В слове «эксплуа­тируемого» уже  теперь председатель Совнаркома искренне возмущен, агрес­сивен и напорист: если уж и эксплуати­ровать, то только на нужды еще неокрепшего режима, все остальные - пре­ступники, кровопийцы и т.д. И послед­ний штрих: как написано слово «наро­да». Уже только по не нормально изо­гнутому и «раздутому» отростку буквы «д» (обознач. 31) можно с увереннос­тью сказать: вождь заметно нервничает по поводу своего «народа». Чаяние пер­вого и действия второго уже начинают явно не совпадать. Но пока что Ленин побаивается применить массовый то­тальный террор, он осуществляется втихую и избирательно.

Перед нами — записка Ленина Троцко­му в октябре 1919 года.

По написанию слов «Троцкий» и «Меня» можно попы­таться выяснить, как вождь относился к своему военному наркому. Вывод одно­значен: не любил, опасался и ненавидел. Во всяком случае слово «Меня» написа­но в крайне «остром» стиле, но заглав­ная буква «М» буквально опрокинута (обознач. 32), да и последнее «Я» (обо­знач. 33) уж больно вызывающе смот­рится — злится, нервничает Ленин, но приходится терпеть — от Троцкого зави­сит исход боев на фронтах. Но состояние предельно истерично (Ленин, судя по почерку, вообще часто впадает в исте­рию), в доказательство достаточно одной лишь детали: непомерно гипертро­фированный нижний кругляш буквы «ц» в слове «Троцкий» (обознач. 33). А во всем остальном вождь в своем психо­патическом амплуа, но нервы явно идут вразнос, и он готов к любым крайним мерам. Достаточно посмотреть на ост­рые клинья вполне «мирных» букв «ж» (обознач. 34), «т» (обознач. 35), «у» (обознач. 36), чтобы в этом более не со­мневаться. Полнейшая деструкция и аг­рессия во всем. Так что совет товарища Ленина товарищу Троцкому «мобили­зовать ... тысяч 10 буржуев, поставить позади их пулеметы, расстрелять не­сколько сот...» вполне приемлем. Жут­ковато, когда страной начинает править больной. Да, еще один момент: рука Ле­нина потеряла привычный нажим. Явно уходит по каплям энергия.

Однако когда бьет едва ли не послед­ний набат, Ленин опять становится страшен (см. записку о Юдениче и про­рыве Деникина).

В чем этому человеку не откажешь, так это в способности вы­жимать всю свою психическую энергию в виде предельно концентрированной агрессии, например, как в словах прика­зов «скоро» (обознач. 37) и «прорыв» (обознач. 38). Безусловно, когда он вхо­дил в «деструктивный раж», его все панически боялись. Ленин в такие минуты должен был внушать всему своему окружению безотчетный трепет и ужас. Но вот лично генерала в ту минуту он... побаивался. Во всяком случае, слово «Деникина» (обознач. 39) написано с неким налетом ... «кокетства»! Именно так слабая собака заискивает перед сильной, непроизвольно виляя хвостом, даже если сама же рычит и готовится к драке. Может подловленное состояние чисто ситуационное, но почему-то ка­жется, что Ленин не готов был мужест­венно встретить неизбежную смерть и в последнюю минуту предал бы ради спа­сения собственной, простите, «шкуры» миссию своей жизни. Уж как-то сильно трусливо написано слово «Деникина», сдала рука, испугалась. Повесил бы на фонаре белый генерал бывшего «барчу­ка» из мелкопоместного дворянского сословия. Как пить дать повесил бы. И Ленину вдруг стало страшно...

А вот как происходил неизбежный финал (записка из санатория и «места заточения» в Горках). Ленин до конца оставался верен себе. Он продолжал уг­рожать и нападать (обознач. 40). Энергия агрессии даже в смертельно больном теле продолжала работать не на поддержание жизни, обретение гармо­нии и смысла, а все так же — для войны с внешним миром. Задумывался ли когда-нибудь об этом сам Ленин? Судя по почерку — нет, даже приближаясь к смертельному одру. У этого человека мощнейшее вытеснение собственной психологической деструкции вовне. А возникшую пустоту и дискомфорт он тут же заполняет маниакальной само­уверенностью и чувством собственного величия (достаточно лишь, посмотреть на острый пик буквы «Л» в подписи (обознач. 41)). С таким «букетом» обычно умирают, так и не покаявшись... Маленький штрих: нации, как и сам национальный вопрос, — не более чем по­лигон для отработки идей теократичес­кого интернационализма. Во всяком случае, слова «русский», «украин­ский», «грузинский» он пишет с не­скрываемой агрессией. А вот в слове «Ваш» буква «ш» (обознач. 42) — это уже злой, но беспомощный призыв к своим соратникам: оцените, уважьте, полюбите, иначе, когда поднимусь с постели, вам будет несдобровать! Ленин не сможет выполнить «угрозу-прось­бу»: он больше уже не встанет на ноги.

Наше путешествие по графологической «Лениниане», пожалуй, окончилось. Радостного мы увидели мало. Гипер­трофированное честолюбие, деструктивная агрессия, безжалостность в быту и в делах великих, смерть, кровь и брюзжащая ненависть ко всему ино­му — становится на душе душно и липко. Так может, выйдем на лужок и про­сто прогуляемся по тянущейся к солн­цу траве, увидим живущее старое дере­во, дающее приют в своей тени, и послу­шаем плес речной заводи? Мир уцелел после Ленина — и слава Богу...

Владимир ТАРАНЕНКО